Материал Анастасии Рубаник

Прочитав предисловие к заметке «Не суди и…», я была очень заинтересована дальнейшим ее содержанием: ожидалось, что ниже последует текст, содержащий «аргументированные возражения» к моей статье. Получать аргументированный отклик на результаты исследования (пусть и негативный) всегда приятнее, чем безразличное молчание, более того – документально «крепкие» аргументы могут способствовать дальнейшему проведению исследования. Увы, в нашем случае этого не произошло: многие тезисы авторов не имеют доказательной базы.

Первое – авторы заявляют, что а) С.Н. Петрова была студенткой 4 курса 2 Мединститута в Ленинграде; б) Приехала в Дудергоф со спецэшелоном для оборонных работ; в) Не работала в санатории Леноблкоопинстрахкасса на Театральной улице. Понятно, что первые два вывода сделаны авторами исходя из писем самой С.Н. Петровой. Однако им, как людям, интересующимся историей, должно быть известно, что источники личного происхождения носят очень субъективный характер, и информация в них может быть, мягко говоря, не совсем правдивой. Удалось ли авторам найти личное дело студентки С.Н. Мироновой в фондах СПбГМА им. Мечникова (а также информацию о том, как она закончила институт после войны, с учетом того, что все ее документы были якобы утрачены)? Возможно, в делах фонда РВК им. Фрунзе о ней сохранилась какая-нибудь информация? (прим. – по словам С.Н. Петровой, именно этот РВК направил ее в Дудергоф). Если нет – то следовало бы указывать, что данные сведения получены исключительно со слов С.Н. Петровой и документальных подтверждений не имеют. Заявление авторов о том, что С.Н. Петрова не работала в дудергофском санатории и вовсе не имеет подтверждения. Что ей мешало одновременно учиться и работать, проходить практику? Отмечу также, что как минимум две женщины, оказавшиеся в оккупированном Дудергофе, были сотрудницами указанного санатория, и нельзя исключать возможности того, что в случае, если С.Н. Петрова солгала о своем месте работы немцам, эти женщины её бы не выдали. Сюда же можно отнести и вопрос касательно её адреса проживания. В своих письмах она почему-то писала, что жила на Театральной улице, а по паспорту оказалось, что на Главной улице, д. 36 (прим. приношу свои извинения – в первой статье была допущена опечатка в указании номера дома).
Второе – касательно позиции авторов о замужестве С.Н.Петровой и Д.Н. Иванова. Если брак и был зарегистрирован в Дудергофе, странно то, что об этом факте никто не вспоминает (ни авроровцы, ни старожилы). Контрпримеры существуют – свадьба А.Г. Павлушкиной и А.В. Смаглия, роман краснофлотца Н.В.Данилова и Л.Н. Синельниковой, позволивший журналисту К.К. Грищинскому (а не Грещинскому, как ошибочно указывают авторы) восстановить историю батареи «А». Д.Н. Иванов, кстати говоря, этот роман осуждал и даже перевел Н.В. Данилова с 1-го орудия на 6-е. В-третьих, у Д.Н. Иванова, прожившего ещё до 1942 года, сведений в документах о втором браке также не сохранилось. В-четвертых, почему С.Н. Петрова не искала Д.Н. Иванова и его могилу до 1965-го года? Наконец, никто из моряков не смог припомнить не только роман Д.Н. Иванова с этой женщиной, но и саму женщину (пример – заявление А.И. Доценко, командира 6-го орудия, в ЦВММ от 14.12.1997 года). О том, что С.Н. Петрова была на свадьбе у А.Г. Павлушкиной, тоже вспоминает только сама С.Н. Петрова.
Третье – про ребенка и фамилию Фронер. Имеются ли у авторов доказательства, что человек с такой фамилией проживал в Дудергофе (паспорт, запись в какой-либо рабочей ведомости, свидетельства очевидцев и т.д.)?  Если Фронер был советским гражданином, почему же С.Н.Петрова после войны не оставила ребенка на его фамилии, а записала на свою девичью (кстати говоря, и не на фамилию Иванова)? Почему ни разу не вспомнила этого человека? В этом состоит главное отличие от ситуации в семье Вентцель.
Искреннее недоумение вызвало у меня следующее утверждение: «1965 – 23 = 1942. Т.е. ребенок был зачат еще до оккупации. Так что подчистка в паспорте тоже была необходима, чтобы оградить своего ребенка и себя от ненужных вопросов оккупационных властей». Здесь, очевидно, авторы не допускают предположения о том, что С.Н. Петрова могла соврать, что сыну 23 года, а не 22. Авторы хотят сказать, что ребенок родился летом 1942 года, а был зарегистрирован только в 1943 году? То есть С.Н. Петрова как минимум полгода скрывала грудного ребенка, имитировала все это время физиологические признаки беременности, скрыла роды, а потом выдала 6-ти месячного ребенка за новорожденного? Приведу в пример случай, произошедший в Красном Селе в январе 1943 г. Мать не смогла выкормить грудного ребенка, он умер. Ей пришлось отвечать, почему она без разрешения Горуправления похоронила младенца. Свидетелем по делу выступила соседка, особое внимание уделившая плачу малыша (ЦГА СПб. Ф. 3355. О. 5. Д. 83. Л. 50-51 об.).
Четвертое – касательно мелких деталей. А) Информация о том, что у батареи «А» не было своего медицинского персонала до середины августа, ошибочна. А.Г. Павлушкина прибыла в Дудергоф 18 июля 1941 года в 10:00. Б) С.Н. Петрова часто приезжала в Ленинград по работе и к родственникам, для нее это не было большой трудностью. В) «Соответствующие органы послали запросы в г. Зубцов» - сохранившиеся воспоминания 4-х сотрудников санэпидстанции записаны журналистом Л.Лукиной, а не получены в результате запросов «соответствующих органов». Г) В 1965 году при возможной проверке личности С.Н. Петровой компетентные органы не могли бы найти информации об её оккупационном прошлом, т.к. фонд 3355 ЦГА СПб был сформирован лишь в 1972 году. Д) Дело «Список женщин, которых посещали военные» содержит сведения только о женщинах из Красного Села, я ознакомилась с ним 30.07.2018, о чем свидетельствует моя подпись в листе использования. Е) «Знать о судьбе А.В. Смаглия … Павлушкина не могла» - А.Г. Павлушкиной сообщил о смертельном бое на 1-м орудии вернувшийся оттуда краснофлотец Лебедев. Ж) Какой смысл А.В. Смаглию называться чужим именем? Его фамилия никак не свидетельствует о его звании. О его звании говорили знаки отличия на его форме. З) Говоря о том, что другие моряки не встретили А.В. Смаглия и С.Н. Петрову в «лагере», я цитировала слова С.Н. Петровой, которая сообщала, что она и А.В.Смаглий были помещены в лагерь Красного Села 11 сентября. Любопытны воспоминания Ю.С. Волкова: он попал в плен 11 сентября в деревне Николаевка (рядом с Большим лагерем, расстояние до Красного Села более близкое, чем до Дудергофа) и вспоминал, что пленных в первые дни согнали не в Красное Село, а «в двухэтажный дом в лощине, разрезающей Воронью гору».
Пятое –  неясным остался смысл повтора авторами моих строк о том, что немцы тщательно проверяли Дудергоф, когда С.Н. Петрова якобы находилась в плену, и не могли не заметить раненных военных, которых она якобы потом переодевала в гражданских, равно как и смысл повтора моих строк про отсутствие амбулатории в Дудергофе до 1943 года (самые ранние ее ведомости датируются, кстати, не августом, а маем 1943 года).
Наконец, возникает вопрос, почему авторы верят только переписке С.Н. Петровой и Э.Г. Скоромниковой, и не принимают во внимание другие источники личного происхождения? Подобный подход является односторонним и искажает существующую картину, по этой причине цитирую выдержки из заявления А.Г. Павлушкиной 1987 года в первичную партийную организацию школы №289 с требованием обратиться в территориальные органы МГБ «для расследования и привлечения к ответственности лиц, виновных в совершении ими тяжких клеветнических преступлений по отношению к павшим защитникам нашей Родины от фашистских захватчиков». А.Г. Павлушкина была готова к проверке своих слов о С.Н. Петровой, а значит, не боялась быть уличенной в клевете: «На мой вопрос: «Какие бои происходили 11 сентября в Дудергофе? Не встречали ли вы моряков?», Петрова ответила, что она 11 сентября 1941 года целый день спала и никого не видала... Я ей задала вопрос, как же она жила в оккупации в Дудергофе, чем занималась и как питалась: «Вы же остались в одном платье, ни кола, ни двора, да еще с грудным ребенком на руках, как Вам удалось выжить? Кто Вам помогал?». Петрова ответила: «Мне помогали добрые люди, пользовалась успехом у немецких офицеров, меня видели, как я с ними ходила под ручку. А когда немцы почувствовали приближение Советских войск, они отправили меня с ребенком в Эстонию, там я жила неплохо, не работала, занималась с ребенком». Все это она говорила с гордостью… Из беседы с Петровой С.Н. я пришла к следующему заключению: Петрова С.Н. приехала в Ленинград на встречу со мной с той лишь целью, чтобы я подтвердила ее брак с Ивановым Д.Н. Придумав брак с Ивановым, Петрова преследовала корыстные цели. И за то, что я в этом вопросе её не поддержала, а напротив разоблачила, она, в отместку  мне, на зло, выдумала и написала клевету на л-та Смаглия А.В. с одной лишь целью, нанести мне душевную боль и скомпрометировать воина, отдавшего свою жизнь за нашу Родину».
Понятия о корректности суждений у всех разные. Кому-то покажется некорректной статья, разоблачающая С.Н.Петрову (это она, по мнению авторов, герой?), а мне кажется некорректным объявление А.В. Смаглия попавшим в плен без каких-либо существующих на то доказательств. И если в первом случае статью прочитали по большей части местные жители, а фамилии Миронова и Фронер были скрыты по этическим причинам (по настоянию редакции), то неподтверждённая ни одним документом (!) версия про пленение А.В. Смаглия была озвучена как неоспоримый факт М.П. Тупицыной в интервью «Новой газете» (№50 от 15 мая 2017), чей тираж распространяется по всей стране, а также в Германии и Казахстане. Почему мы вспоминаем про потомков С.Н. Петровой, но забываем про родственников А.Г. Павлушкиной, А.В. Смаглия, Д.Н. Иванова, которым неприятно читать подобные недоказуемые суждения краеведов? Что же касается права на тайну личной жизни – п.3 ст. 25 ФЗ от 22 октября 2004 г. N 125-ФЗ «Об архивном деле в Российской Федерации» устанавливает ограничение на доступ к архивным документам, содержащим сведения о личной тайне гражданина, на срок 75 лет со дня создания указанных документов. Более давние сроки – это уже не тайна, а история.
Прекрасно понимая, что газета не является площадкой для диспутов на исторические темы хотя бы из-за лимита символов в текстах, я заранее прошу прощения у своих оппонентов за то, что не отвечу на страницах «Нового Красносёла» на их следующую реплику, если таковая последует. Во время дискуссии на конференции или семинаре - всегда готова.

Анастасия Рубаник