(по следам статьи А.Рубаник «История одного обмана»)

В №546 от 8 сентября 2018 мы опубликовали статью Анастасии Рубаник о спорах вокруг одного из героев-авроровцев, пытавшихся остановить врага у Дудергофских высот 11 сентября 1941 года
Автор статьи отстаивала версию, что Алексей Смаглий погиб в бою, а разговоры о его плене – обман и месть со стороны медика С.Н.Петровой за отказ признать «легенду» о ее личной судьбе в те дни, военном браке и сыне от командира батареи «Аврора» Д.Н.Иванова.
Дудергофские краеведы знают эту историю не один десяток лет, жили в советские годы с их сложной моральной атмосферой и общались со многими свидетелями событий. Они подготовили аргументированные возражения молодому историку.
Этот материал (как и статья А.Рубаник) может быть малопонятен тем, кто не знаком с историей, вызывающей споры. Но мы обязаны его напечатать для полноты и объективности, раз уж коснулись темы.

77 лет прошло, а события, произошедшие в сентябре 1941 года не оставляют людей равнодушными. И чем больше мы знаем, тем больше задаем новых вопросов. На большинство из них мы никогда не узнаем ответов, а на некоторые, возможно, и не надо. Личная жизнь имеет право на тайну.
Остались письма военфельдшера батареи «А» А.Г. Павлушкиной (жены Алексея Смаглия – ред.), письма медика окопников С.Н.Петровой, воспоминания жены и дочери Г.А. Скоромникова (командира I орудия), энтузиастами найдены немецкие фотографии из частных архивов, открыты для исследователей архивы государственные и ведомственные, записаны воспоминания жителей поселка, живы и немногочисленные свидетели тех лет.
Попробуем рассказать об этой непростой истории так, как видится нам.
Серафима Николаевна Петрова, в девичестве Миронова, в июне 1941 года была студенткой 4 курса 2 Мединститута в Ленинграде. Она не работала в санатории Леноблкоопинстрахкасса (а не Ленгострахкасса, как указано в её немецком паспорте за 1943 год).  Скорее всего ей при получении документов надо было что-то сказать, а не представляться, что приехала со спецэшелоном для оборонных работ.
Петрова прибыла в Дудергоф в июле в составе медсанчасти для обслуживания рабочих, занятых на оборонных работах. Как вспоминала жена Г.А. Скоромникова, командира 1 орудия, до середины августа в медпункте батареи «А» в Дудергофе работал медперсонал окопников. Когда в июле начались работы по установке орудий батареи, то рабочие эшелона помогали морякам.
Так что и окопники, и их медсанчасть, да и местные жители моряков знали и общались. Иногда завязывались и романы. Об этом тоже есть свидетельства местных жителей. Такой вот роман, возможно, и завязался у Петровой с Д.Н. Ивановым. И такое бывало сплошь и рядом.
То, что Павлушкина не нашла свидетельство о браке в ЗАГСе Красного Села, не свидетельствует о том, что брака не было. Брак мог быть зарегистрирован и в Дудергофском поселковом совете. Подобные документы имеются: свидетельства о браках, рождениях и тому подобное. Но в сентябре 1941 года архив Дудергофского поссовета был вывезен в Пушкин и пропал. Так что эта ниточка пока обрывается.
Теперь по поводу сына Петровой, который в паспорте указан как Фронер Василий, 1942 год рождения (потом год исправлен на 1943).
Возможно, Петрова как честный советский человек должна была указать отца ребенка: Д. Иванов, старший лейтенант, моряк, командир батареи «А»? И после этого отправиться в концлагерь умирать? Так что здесь вполне могла быть ложь во спасение.
О фамилии Фронер. Фамилия интересная, но почему сразу делается вывод о том, что отец ребенка — немецкий оккупант? До войны в Дудергофе проживали люди с немецкими фамилиями: Ненсберг, Форстман, Шульц, Фридрих.
Вспомним случай, произошедший в оккупированном Пушкине в 1942 году. Мать умирающего ребенка по совету подруги присвоила себе фамилию мужа своей сестры Вентцель. Это спасло их от голодной смерти, но не от трудовой повинности. Человек этот жив до сих пор.
В ЦГА СПб в фонде 3355 хранится дело о женщинах, сожительствовавших с немцами. Его не выдают посторонним людям по этическим соображениям. Если А.В. Рубаник удастся с ним ознакомиться и найти там имя С.Н. Петровой, тогда, возможно, и появится почва для дискуссии.
Вопрос о дате рождения ребенка также требует более детального обсуждения.
В своем письме Э.И. Скоромниковой от 30.05.1965 С.Н. Петрова сообщает, что ее сыну уже 23 года, он в армии. 1965 – 23 = 1942. Т.е. ребенок был зачат еще до оккупации. Так что подчистка в паспорте тоже была необходима, чтобы оградить своего ребенка и себя от ненужных вопросов оккупационных властей.
В 1960-е годы Петрова разыскивает в поселок им. Морозова могилу Д.Н. Иванова, приводит ее в порядок и несколько раз приезжает туда с сыном. Чего ради стараться из-за чужого человека? Для показухи? Добираться туда в те времена из города Зубцова Калининской области было сложно, всегда можно было найти причину не ехать.
В отношении работы Петровой в амбулатории в Дудергофе можно заметить следующее. По документам ЦГА СПб (фонд 3355, опись 5, дело 1, лист 21) в Дудергофской амбулатории в августе 1943 года числятся: врач Кайне Ксения Афанасьевна, медсестра Жавнис Адель Антоновна и санитарка Чекорская Александра Ивановна. Были в Дудергофе и детский сад, и школы — русская и финская. Сохранились и ведомости на получение жалованья работниками этих учреждений.
В своих письмах Петрова без всякой патетики, просто говорит о том, что они пытались хоть как-то помочь своим военным, если они попадали в госпиталь для гражданских. Это не было организованным партизанским действием, было только инстинктивное желание помочь своим. Первое — снять с них военную форму, спасти от лагеря военнопленных, а там уж по обстановке. Через Дудергоф по одному, по двое, еще какое-то время пробирались к Пулковским высотам наши солдаты, оказавшиеся в окружении. И об этом есть свидетельства местных жителей, ныне живущих. А.В. Рубаник пишет о том, что немцы особо тщательно проверяли поселок с 11 по 14 сентября (в первые дни после оккупации, что естественно), но Петрова была отпущена из лагеря в Красном Селе 14 сентября и затем прибыла в Дудергоф.
Сообщения о пушках «Авроры» в год 20-летия Победы печатались во многих газетах и журналах. Это всколыхнуло многих людей. Ведь до 1965 года не было официального праздника День Победы.
В журнале «Работница» № 2 за 1965 г. С. Н. Петрова прочитала статью «Строка героической летописи». Родилась жгучая потребность увидеть, услышать людей из того прошлого. А.Г. Павлушкину Петрова знала, в 1941 году была на ее свадьбе с А.Смаглием. В конце марта 1965 женщины созвонились и встретились в Ленинграде. Много плакали, вспоминая всех. Ссора возникла, когда Петрова сказала о том, что Смаглий не погиб 11 сентября 1941 года, а попал в плен. Да, для Павлушкиной это был удар. Отношение к бывшим военнопленным было тогда в массовом восприятии негативным — «предатели». А.Г. Павлушкина тут же написала всем, кому могла, в том числе и Скоромниковым, что Петровой нельзя верить, она никогда не была на батарее, никого там не могла знать, и вообще хочет примазаться к чужой славе.
Вот так! Не было это местью Петровой, как пытается представить А.В. Рубаник.
Интересна реакция Павлушкиной. Не надежда в ее словах — а может жив, безрукий, безногий, не важно какой, но жив. Нет. Погиб так погиб.
Знать о судьбе А.В. Смаглия, который был послан в разведку на 1-е орудие вечером 10 сентября Павлушкина не могла, находясь на 5-м орудии. Расстояние между этими орудиями порядка 6 км. Связи с ними не было.
Согласно рапорту старшего лейтенанта М.А. Михайлова, написанному в сентябре 1941 года, судьба лейтенанта Смаглия осталась для остального личного состава дивизиона неизвестной.
К сожалению, не вполне ясна история появления извещения Командного отдела КБФ от 9 ноября 1942 года о гибели А.В. Смаглия. Не исключено, что документ мог быть составлен на основании заявления самой А.Г. Павлушкиной. При этом в картотеке ЦБУП УПК ВМФ имеются две карточки на А.В.Смаглия — от 11.11.1942 и от 24.02.1943 (где он указан как А.В. Смагалеей). В любом случае требуется дополнительный архивный поиск, который, возможно, прояснит обстоятельства появления именного списка безвозвратных потерь начсостава КБФ с 20 по 31.10.1942, в котором значатся и А.В.Смаглий, и Г.А.Скоромников, и умерший от ран в сентябре 1941 командир восьмого орудия батареи «Б» Леонид Гетьман, и — уже начальник штаба 302 артиллерийского дивизиона — Д.Н. Иванов, умерший от ран 30.09.1942.
Если даже и попал в плен Смаглий, то он мог уничтожить документы, назваться чужим именем, и тому подобное. Лейтенант, моряк — какой судьбы он мог ожидать в плену? Так и пошел Смаглий в картотеках военнопленных под другой фамилией, и не могла найти его Международная служба розыска. И, возможно, пришлось жить оставшуюся жизнь под другим именем. И опять — ложь во спасение.
А то, что не встретили в немецком лагере (и в каком?) Петрову и Смаглия моряки-батарейцы А.В. Попов или А.А. Цалабанов, то это не значит, что их там не было. В каких они были лагерях? Офицерский состав в плену содержался, как правило, отдельно, а в дулагах — транзитных лагерях — обессиленные, раненные, измотанные люди тысячами ждали своей участи, и вряд ли могли активно искать бывших сослуживцев.
Теперь о моральном облике Серафимы Николаевны Петровой.
Понятно, что такие резонансные появление и заявления Петровой не могли остаться без последствий. Она же пошла на крейсер «Аврора», титульный музей СССР. На дворе 1960-е годы, время активных разоблачений и судов над фашистскими пособниками. Она — человек тертый, прошедший фильтрационную проверку, как человек бывший в оккупации. У нее в анкете пожизненный штамп: была в оккупации. Документы у проверяющих на руках. Что же, эта Петрова - самоубийца?
Соответствующие органы послали запросы в г. Зубцов, где Петрова работала главным врачом районной санэпидстанции, с конца 50-х годов в начале 60-х Петрова неоднократно избиралась депутатом городского совета.
Целый ряд характеристик от ее сослуживцев говорят о Петровой, как исключительно скромном, ответственном, трудолюбивом, щедрой души человеке. У С. Н. Петровой было 10 человек детей, пятеро из них умерло.
Сначала в Зубцове они жили в маленькой квартирке, а потом им дали старый деревянный полуразрушенный дом.  Жили иногда беднее многих.
Так в чем обман?
В тех невыносимых военных условиях, унижающих всякое человеческое достоинство, самый сильный инстинкт — инстинкт жизни, заставлял их действовать так или иначе. Жить хотелось всем. Герои этой истории, попавшие в страшные тиски военного времени, идеологии, обстоятельств, не сломались, не исподличались. Они выжили, остались достойными людьми, и низкий им поклон за это.
Об этой истории знает уже несколько десятилетий небольшой круг людей. В ней гораздо больше всяких сюжетов и обстоятельств, чем мы рассказали в этом письме. И статья А.В. Рубаник по меньшей мере некорректна по отношению к умершим и ныне живущим потомкам наших героев.
Напоследок хотим привести слова из письма Эмилии Георгиевны Вербицкой, дочери командира 1-го орудия Г.А. Скоромникова от 8.04.1988 года: «Было у нас много встреч с учениками и учителями Можайской школы, с ветеранами, которые приходили на встречи, встречались мы и с местными жителями. Было услышано много рассказов о том времени. Встречались мы и с Грещинским, с бывшей медсестрой Кравец П.Л. Когда сопоставляешь то, что услышали, что знали сами, и понимаешь, что Петрова С.Н. говорила правдиво».

Материал подготовили Денис Жуков, Марина Тупицына и другие краеведы

ФОТО: С.Н.Петрова; отрывок письма С.Н.Петровой